29.03.2024

Нерелигиозный язычник

Недавно прошёл праздник Пасхи, и некоторые верующие, несмотря на всю страшную ситуацию с пандемией коронавируса в мире, всё же пошли в церкви. По интернету загуляли фотографии, как человек сорок-пятьдесят вываливаются из дверей храма с радостными лицами и расходятся по домам со свечками и священным огнём. Я думала возмутиться и рассказать маме об этом нарушении безопасности, а потом узнала, что она тоже ходила в какую-то церковь на окраине Петербурга, но, как она сказала, там было человек пять, не больше.

В тот момент мне стало крайне любопытно. Любопытно, что же это за вера, ради которой нужно ходить в священное место и подтверждать статус верующего своим присутствием во время праздников. Любопытно стало вообще, каково это — верить, ведь я не могу верить в то, чего не вижу.

Мечты и фантазии

Мой отец сказал недавно, что для веры не нужны храмы и одобрения батюшек. Для веры нужно горящее сердце, для этого нужно душой отдаться, ведь храм – он в тебе самом. Я вспоминаю Бранда из драмы Ибсена, священника, который осознал тщетность церкви по сравнению с душой человека и запер её, отправив ключи на морское дно.

Конечно, рассуждения на такие высокие материи не могут проходить спокойно. Каждый раз, возвращаясь к этой теме в разговоре с кем-либо, я стараюсь быть аккуратной, ведь это такой щепетильный вопрос. Люди отчего-то так сильно обижаются, когда затрагивают их религию.

— Вот мифология весёлая. В такое верить было, наверное, очень приятно.

— Ты что…  

— Что? Что такое?

— Да в смысле? Язычество какое-то. Ты там смотри, не увлекайся этим!

Трудно быть неверующим человеком с огромной жаждой всё же верить во что-то. Всё волшебное, чудное, невероятное и попросту невозможное всегда привлекает внимание и уволакивает за собой как подводный удильщик. Есть что-то чарующее в верованиях древних, в их пениях и движениях, в их многогранном взгляде на мир. Хочется, порой, всё же отбросить все свои принципы “докажи, покажи, факты приведи”, найти ближайшее поле, устроить там монумент с идолами из резного дерева ручной работы, обвешать себя железно-золотыми оберегами с рунами и заклинаниями, затанцевать в ночи рядом с костром посередине капища и бить в барабаны наперебой тромбону и тишине городской ночи. 

Если при общении всплывает твоя дикая увлечённость мифами, твоё рвение придумывать богов, их жизненные похождения или целые миры для них, если ты скажешь вдруг, что будь ты верующим, то был бы язычником, то на тебя посмотрят, как на дикого аборигена. Аборигена, только что слезшего с ветки после того, как он задушил птицу-вьюнка, высиживавшую яйца. У меня так было.

Однажды, правда, случилось непредвиденное. В ответ на мои размышления мне предложили продать всё и уехать в Норвегию. Там мы бы купили дом на холмах с захватывающей дух стеклянной стеной на кухне. Деревянный дом с камином, подле которого располагалось бы зеркальное озеро, и зимой мы кидали бы в него высушенные с лета цветы. Там бы мы купили инструменты – хардингфеле, мунхарп, козий рог, лур и ланглейк – и играли бы на них вечером прежде, чем пойти спать, когда солнце отражалось бы в водной глади. В город мы бы ездили редко, предпочитая щекочущий шею голос ветра в пушистых, припорошённых елях на склонах холма, шёпот прозрачной воды и молчание серистых, туманных скал на горизонте.  Всё это сопровождалось бы разбросанными по дому резными, бережно сделанными и раскрашенными идолками. Маленькие фигурки стояли бы тут и там, как неотъемлемая часть декора, как неотъемлемая часть нашей жизни. И никакие храмы не заменили бы то спокойствие, что было бы у нас в этом доме.

Эти романтические, даже юношеские мечты так и не сбылись в силу различных обстоятельств, но меня так и подбивает сделать всё, чтобы добраться, наконец, до этого домика.

В свободное время я, порой, могу смотреть в стену и думать, как бы назвала богиню иллюзий: Ирре (с немецкого это переводится как “сумасшедший”) или Дэкет (с норвежского – “охваченный”). Или, как назвать языческий мир, который по поверьям находится в центре остальных миров и является переходной, соединительной точкой для них? Дъём, ибо на языке местных это слово означает “сердце”, или Юнрэ, так как это слово обозначает “мост”? К слову, язык этот несуществующий и выдуманный мною одним скучным летом, до ума так и не доведённый. Или вот ещё загвоздка:  вид разумной жизни, который находится под присмотром мирных, заботливых богов, осуждающих любое проявление военных действий, окрестит богом войны того, кто держит войну в узде и не даёт ей разгореться, или того, кто однажды попытался это сделать и вкусил кару божью? Как они решат и почему? Мозг от этих дум великих пухнет.

Взаимоотношения вер

— … не увлекайся этим!— поздно сказала моя мама, убирая в ящик комода какую-то бумажку. В том ящике у нас лежат иконы. Их у нас штук 6. Интересно, если я положу в свою тумбу идола, посвященного Хель, Вёр или Тюру, скандал каких масштабов разгорится?

— Ты читай, смотри, слушай, это всё культура. Ты ведь должна найти своё. Но не забывай про то, что ты русская, и то, какая вера правильна,— говорит отец.

Странное утверждение, что если я русская, то должна быть православной. 

Любопытно вообще, с каких пор язычество признано какой-то дикостью, проявлением варварства и незрелости мысли? Хотя, ответ очевиден, чего я спрашиваю. С тех пор, как в домах стали появляться иконы. Я не говорю сейчас про язычество, где ради богов нужно устраивать обряды и жертвоприношения, нет. Как и любая другая вера, она должна быть прежде всего в голове, а не действиях. Как говорил мою любимый Клиффорд, действия, истоком которых является вера или желание доказать правдивость своего убеждения, не приведут к истине, либо же её в процессе отметут, как нежеланную. Действовать нужно от обратного. Попробовать доказать, что вера твоя неправильна, вот что нужно, тогда истина прибежит к тебе с распростёртыми объятиями. И правило работает это не только в отношении религиозной веры.

Вообще, у меня есть огромные претензии к современной религии, насколько бы старой она не была. Претензия эта заключается в том, что я не знаю, как выглядит богиня мудрости и всепознания у скандинавов. О Вёр не сохранилось никаких данных, кроме её имени и тёмной завесы в качестве одежды. А Син? Об этой даме известно лишь то, что она – богиня отрицания и защитница обвиняемых в суде. Если я попаду в российский суд за оскорбление чувств верующих в Иисуса Христа, то кому мне молиться, если я даже внешнего вида её не знаю и представить её не могу? Нет, представить-то я её могу, очень легко, но где гарантия, что Вёр не обидится на меня за несоответствие моих фантазий с её реальным обликом? Претензию мою в общем можно сформулировать следующим образом: почему из-за веры должно страдать культурное наследие. Однако это тема для отдельного огромного разговора.

Любопытно и страшно

 И всё это пустое, учитывая то, что при всём желании ощутить мир, полный богами с их стычками, разборками, воинами, женитьбами, пирами, смешинками друг над другом и прочей Санта-Барбарой, я не могу этого сделать. Как завещал Клиффорд в своей “Этике веры, части 1”, ставь под сомнение всё, прежде чем уверовать в это.

Однако язычество ведь такое смешное и интересное. Если вечерним чтивом выбрать себе более осовремененную версию мифов от Нила Геймана “Скандинавские боги”, то можно больше не уснуть. Потом вы перейдёте на “Старшую Эдду”, затем на отрывки “Младшей Эдды”, а после вовсе залезете в “Деяния Данов”, листая 16 книг, объединённых в тома, ради 30-50 страниц с обрывистыми упоминаниями скандинавских богов. И то, боги там не такие, как мы привыкли представлять. Там они похожи на смертных больше, чем когда-либо, и готовы бороться с обычными мужами за прекрасных, белокурых и светлооких дев.  

Собственно говоря, верить в одного всемогущего бога или в несколько соревнующихся между собой или дружащих божков – дело личное. И то, и другое вызывает у меня огромные сомнения и будоражащий трепет, правда, в разных объёмах.

 Мне стало интересно, и я залезла в интернет. Оказалось, что язычников в одной России около 3 миллионов, и количество растёт последние 30-40 лет. Оказалось, что в мире язычников 2 миллиарда человек. Оказалось, что существуют нерелигиозные язычники, которые уважают природу, этнос и его элементы, но не верят полноценно в богов. Я подумала тогда, может вот оно, моё? Нерелигиозное язычество с любовью к природе, к чистому, холодному воздуху в лёгких, к горным видам, с которых все переживания кажутся такими мелочными, к мощи рек, уносящей проблемы вдаль, к миру в целом.

При всём интересе, при всей той разгорающейся мощи, что обретают мифы, попадая в сознание и приобретая форму, они так и остаются для меня мифами. Чем-то желанным, недосягаемым и отталкивающее-страшным одновременно кажется мне полная, всеобъемлющая и поглощающая религиозная вера.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *